Помощь терроризму и вред джихаду
Кто такой доктор Хасан Баиев и чем он известен? Забейте в поисковике его имя-фамилию, и в тысячах ссылок выскочит «операция, сделанная террористу Басаеву…» и «спасение террориста Радуева…» Такова жестокая медийная ирония: российский врач, талантливый челюстно-лицевой хирург, выпускник Красноярского медицинского университета, оказавшийся из-за войны в самом пекле и спасший тысячи и тысячи жизней — мирных жителей, моджахедов, солдат федеральных войск, всех без разбора, — остался в памяти исключительно как «тот самый доктор, который террористам жизни спас». Пожалуй, если бы не Басаев с Радуевым, мало кто интересовался бы Хасаном Баиевым, но именно скандальная слава всегда летит впереди самого человека.
Люди редко смотрят вглубь и не замечают полутонов. Большинство всерьез считают, что жизнь — черно-белая. А она, жизнь, серая. И все в ней противоречиво и неоднозначно. Однако в далеком 2000 году смерти Баиева желали очень многие: сотрудники ФСБ всерьез называли его пособником террористов, а головорезы Бараева приговорили хирурга к смерти «за вред, нанесенный делу джихада».
Сейчас его история превратилась в попсовый сюжет для развлекательных телепередач и глянцевых журналов. Телеведущая расспрашивает Баиева о том, как было на войне. Телеведущая — девочка без возраста с уловимыми следами пластической хирургии на лице; карие глаза Хасана иронично-мягко скользят по ненатурально острым скулам и целлулоидным губам. Профессионально трогательно дрожит, как бы от ужаса, изломанная бровь: «Хасан, признайтесь, вам было страшно? Как вы выжили?»
Мы сидим в приемной Баиева в Грозненском госпитале. На столе толстенный журнал. На развороте фотография Хасана. Безупречный фотошоп, прекрасно выставлен-ный студийный свет. В углу страницы длинный перечень гламурного шмотья, которое примерял Баиев. Он читает по слогам: «Эр-мен-жиль-да-зе-ния… Ребята… Да я таких слов-то неприличных не знаю. И ботву такую не ношу».
В тесном коридоре толпится не меньше ста человек. Мамы и папы, бабушки и дедушки. Они стоят, потеют, гудят, качают на руках детей и волнуются. Каждый из них смотрит в одну сторону — туда, где невозмутимо возвышается смуглая кареглазая немолодая женщина с флегматичным лицом. Белый колпак, белый халат. В кулаке зажат ключ. Это талисман — он отпирает дверь в отделение пластической хирургии. За этой дверью — кабинет Хасана.
Баиев смотрит хмуро. Не выспался. Молодая женщина с мальчиком лет шести старательно поправляет косынку и негромко спрашивает:
— Хасан, а вот… Вы нам обещали, что операция же будет. Будет, да?
— Будет… Операция… — с усмешкой отвечает Баиев.
— А когда?
— Вот когда анализы нормальные будут, тогда и операция.
— А что там? Ну, с анализами?
— Гемоглобин понижен.
— А-а-а… Гемо… Ге-ма-гла-бин, да? Поня-а-атно.
— Вы откуда? — спрашивает Юрий. Круглолицый, румяный, с насмешливыми глазами, русский коллега Хасана.
— Мы-то? — женщина смущается. – Ну… Так-то из Шатойского района. Мусолт-Аул, слышали?
Русский коллега Хасана смеется и мотает головой. Он про Мусолт-Аул не слышал. А я припоминаю. Я там был. Осенью 1999 года тот аул очень сильно бомбили и были большие похороны. Для женщины поездка из такой горной дали в Грозный — целое событие. Однако не повезло. Баиев терпеливо объясняет, почему операцию придется отложить:
— Вы поймите, это же нужно для успешного заживления ран. Пока не придет в норму гемоглобин, нельзя оперировать ребенка.
— Нам в школу скоро.
— Школа — это дело хоро-о-шее, — тянет Юрий и уточняет: — А лейкоциты-то в норме?
Баиев копается в справках и кивает головой.
— Ну вот! Подправим гемоглобинчик и прооперируем!
— А нельзя… ну… побыстрее подправить? — ноет женщина.
Юрий и Хасан устало переглядываются:
— Зовите следующего!
Рассказывает доктор Баиев:
«Я впервые услышал про Operation Smile еще на первой чеченской, от западных журналистов, а когда эмигрировал в США, то встретил там хирургов, работающих в рамках этой ни с чем не сравнимой благотворительной акции. Это настоящий хирургический марафон. Это мини-индустрия, которую поддерживают и спонсируют звезды Голливуда. Это шанс детям из бедных семей бесплатно получить самую квалифицированную помощь.
Неудивительно, что я загорелся идеей привезти Operation Smile в Чечню. Я очень хотел, чтобы здесь, на моей малой родине, лучшие в мире врачи помогали маленьким чеченцам из далеких горных сел. Для них, простых горцев из крохотных аулов, даже поездка к морю в Махачкалу — событие. А тут, представьте: к ним на дом приезжают светила медицины из Гарварда, Цюриха, Берлина, Токио…
Я сам специализировался на подобных операциях. С помощью Анелли Нерман я получил годовую стипендию для стажировки, чтобы практиковаться в разных странах. Я благополучно сдал все экзамены, получил международный сертификат, подтверждающий мое право участвовать в акциях Operation Smile по всему миру. Вот моя специализация: односторонняя и двухсторонняя «заячья губа», «волчья пасть», гемангиомы, врожденная доброкачественная опухоль (киста), ожоги, синдактилия (врожденное сращение пальцев. — «РР»).
Поедут ли к нам в этом году хирурги в рамках Operation Smile? Многое зависит и от информационного фона в Чечне, и от того, как дальше будут развиваться военные события на Украине. Насколько ухудшатся и без того плохие отношения между Кремлем и Белым домом?
К нам в республику недавно привезли на реабилитацию тридцать раненых детей из ЛНР и ДНР. Что сказать? Да, окружили их заботой, кормили в лучшем ресторане Грозного, катали на «мерседесах»… Всем, кому требовалось, оказали медицинскую помощь, несколько человек отправили на реабилитацию в Серноводский санаторий. Я смотрел на них, на их родителей, видел их потрепанную одежду, их голодные глаза, в которых все еще тлели остатки страха… Мне ничего не нужно было объяснять — я видел, что передо мной люди, сбежавшие от войны, и я вспоминал все, через что мы прошли сами здесь, в Чечне.
Меня хотели убить. Бараев — за то, что я «открыл для русских собак госпиталь». Русские контрактники — за то, что я «открыл для бандитов санаторий». Я же настаивал на одном принципе: эта несчастная больница является нейтральной зоной, здесь не воюют, здесь лечат. Я не дал расстрелять там ни одного из русских солдат и контрактников, которых мне доставляли. А вот как поступил спецназ ГУИН с ранеными чеченцами в подвале больницы…
Зачистка уже шла вовсю, но я по-прежнему оперировал, 1 февраля федеральные войска до больницы еще не дошли. Спас меня Гантамиров. Точнее, не он сам, проку от бывшего мэра Грозного было ноль, а его предложение вступить в переговоры насчет сдачи оружия в обмен на оказание медицинской помощи всем раненым… В общем, он пообещал, что расстрелов не будет, вот я и поехал встречаться с ним утром 2 февраля. Вышел из села свободно. Стреляли, но кольцо блокирования еще неплотно было замкнуто.
Встреча у нас с Гантамировым не пошла. Он был недоволен тем, что мы не привезли оружие боевиков. Мы же раздобыли автобусы, погрузили туда часть раненых, выехали на окраину села… Там нас развернули. Из-за этого самого оружия. Пока собирали автоматы по всему селу, время с обменом упустили. Мы покричали друг на друга и разошлись каждый при своем. Но это промедление спасло мне жизнь: обратно вернуться в Алхан-Калу я уже и сам побоялся.
Стоя в толпе односельчан за кольцом блокирования, прямо перед блок-постом возле техстанции, что на въезде в село со стороны Краснопартизанска, я услышал переговоры по рации:
— Где этот, *****, хирург? Почему так долго с ним?
— Его нету. Мать евоная тут, а его самого нету…
— Так спросите ее как следует…
— Да она говорит, что его двое суток как никто не видел.
— Да ***** это все! Ищите как следует!
— Да мы больницу и дом евоный прочесали — нету нигде…
— Вы ********! Говорю, он в селе, ***! Ищите и тащите сюда, ***… У нас к нему вопросов до ******* матери.
Я спрятался у знакомых в Краснопартизанске. Дождался конца зачистки. 3 февраля вернулся в село. В подвале во дворе больницы я нашел груду трупов. Такая же картина была в подвале бывшего продуктового магазина, что наискосок, через улицу.
Вместе с ранеными боевиками в подвале больницы находилась русская женщина. Имени не вспомню, а фамилия ее Кузнецова. Она была из Грозного. Ее доставили русские омоновцы вместе со своим раненым. Кузнецова была в тяжелом состоянии, так как несколько суток провела без медицинской помощи в своей квартире, где ее ранил чей-то снайпер. Фактически ей вырвало левое плечо пулей большого калибра. Чудо, что она не истекла кровью. На зачистке квартала ее обнаружили омоновцы и пожалели, не поленились, привезли за двенадцать километров в Алхан-Калу. Я ее прооперировал и выходил. Ей стало гораздо лучше, она шла на поправку. Мы разговаривали, хорошая была бабушка. Обычная безобидная русская женщина. Мы ждали: вот-вот все закончится, мы еще ее подлечим и отправим поездом из Владикавказа к сыну в Питер…
Я нашел Кузнецову с простреленной головой в подвале больницы вместе с трупами прооперированных мною моджахедов. Озверевшие контрактники тогда не разбирали…
Хоронил ее мой стоматолог. Кузнецова не была мусульманкой, поэтому могилу выкопали на кладбище, где хоронили фронтовиков — ветеранов Великой Отечественной. А страшных подвалов в селе было без счета…
Впрочем, остались те, кому чудом удалось спастись, избежать расправы. И я оперировал в селе до 7 февраля. Оперировал всех, кто уцелел после страшной зачистки. Гражданских, боевиков — всех. Оперировал у себя либо у людей на дому. Больницы уже не было. Ее просто разграбили. Я спас только свои инструменты.
Меня искали. В селе было полно осведомителей спецслужб, да и угроза со стороны Бараева оставалась весьма актуальной. 8-го числа я оперировал кого-то — помню, мы устроились на кухне в частном доме. Нам постучали в окно и крикнули: «Тебя ищут, уходи…» В тот же день я бежал в Ингушетию, а оттуда — поездом в Москву. Через месяц я получил американскую визу и покинул Россию. Вернулся домой только семь лет спустя».
Единственная извилина Радуева
Перед входом в поликлинику шумно толпятся родственники только что выписавшегося прооперированного мальчика четырех-пяти лет. Гигант в камуфляже с шевроном «Чеченский ОМОН» на груди и черным трафаретом оскаленной волчьей пасти на рукаве, смеясь, обнимает малыша. Я слышу, как он громко восклицает:
— Красавчик! Ах, красавчик! Ва Аллах, какой… Не плакал, говоришь? Настоящий чеченский мужчина! Борз… Борз… (по-чеченски «волк». — «РР»).
Потом следуют много раз слышанные мною рассуждения о том, как точно романтический образ волка-охотника отражает характер мужчины-горца. Чеченцы любят сравнивать себя с волками.
Людской поток идущих в госпиталь кажется бесконечным. Он движется весь день. Мне кажется, у меня дежавю. Такое уже было: в Ингушетии, в Слепцовской и в Шатое в 1999-м, в Грозном в 2000-м…
Заходят взволнованные растрепанные женщины с растерянными, иногда зареванными детьми. Усталые хирурги консультируют каждую пару, смотрят анализы, совещаются с анестезиологами, на месте решают: «да» или «еще нет». Иногда звучит ободряющее: «Ну, это-то подлечим перед операцией» — и тогда на лице довольной мамаши растекается измученная улыбка. Ее можно понять: добираться из какого-нибудь Ушкалоя или Вашиндароя — не ближний свет. Им очень хочется быстрее. Хирургам ужасно надоело в сотый раз объяснять, что не так с анализами. Тем, кто «проскочил», читают краткую лекцию про то, чем и как кормить дитя, как ухаживать за раной после операции.
Я вижу глаза родителей. В них смирение и готовность почти умереть от осознания того, что скоро все закончится. Скоро все будет позади. Одному Богу известно, как долго они этого ждали — назначения на консультацию перед операцией ребенку. Бесплатной операцией.
Рассказывает доктор Баиев:
«В 1996-м я работал в 9-й горбольнице. Покушение на Радуева произошло на дороге возле Гойты. Их обстреляли. Был убит наповал полевой командир, сидевший позади Радуева. Эта же пуля разворотила Радуеву лицо. Случилось все в восьми километрах от Урус-Мартана. Вот его туда и привезли. Однако врачи им сказали, что все уже в руках Аллаха. Я был дома, в пятнадцати километрах от Урус-Мартана. Меня доставили за двадцать минут, в объезд всех блок-постов. Я никогда так быстро не ездил…
Пациент был еще в сознании, но его состояние я сразу оценил как крайне тяжелое. Разрывная пуля раздробила весь лицевой скелет: отсутствовал один глаз, нос разорвало, раздробило гайморовы пазухи, скуловая кость тоже разлетелась, а верхняя челюсть разломилась на три части. В общем, плачевное состояние.
Одно скажу: вошла бы та пуля на полсантиметра повыше, и Радуев бы не выжил. Но на момент моего там присутствия он еще дышал. И мне пришлось его вытаскивать. Нет, разумеется, я четко объяснил Вахе Джафарову, начальнику радуевской охраны, что шанс очень мал и что нужно готовиться к худшему.
Начал я с того, что велел им сбрить Радуеву бороду. Затем ему дали наркоз, интубировали, сделали трахеотомию, чтобы «отключить» голову и он мог просто дышать. С этим я принялся за работу: иссек раздробленные ткани, удалил инфицированные края, обработал все антисептиком, потом дренировал раны левомеколем. Собрал разломленную верхнюю челюсть, наложил шины. Взял медную проволочную нить, протер ее спиртом и обвязал ею каждый зуб. На все ушло часа два. Но это было только снятие воспалительного процесса. Дал указания, как ухаживать, что давать. Повезло, что жена Радуева была опытной медсестрой…
Узнав о том, что Радуев умер, я не удивился. По телевизору показывали его могилу. Я был уверен, что мой пациент мертв, и никаких угрызений совести не испытывал: за первую чеченскую я на тяжелые ранения в голову насмотрелся, и он казался мне совершенно безнадежным. Но неделю спустя за мной под ночь приехала целая бородатая армия во главе с Джафаровым, и мне объявили, что все это «постановка»… Ваха, извинившись, протянул мне черную спортивную шапочку: «Хасан, лучше будет, если ты…» Так я и поехал куда-то на окраину Урус-Мартана с натянутой на глаза шапкой.
И вот я вновь смотрел в изуродованное лицо дудаевского зятька. Удивлялся, каким живучим он оказался. Я назначил ему витамины, антибиотики. Двадцать дней мы его поддерживали. Я да охрана полевого командира знали, что он еще жив. А потом было самое интересное: мне пришлось собирать террористу Радуеву лицевой скелет.
Во время поступления в Чечню очередной партии «гуманитарки» я обнаружил в посылке титановые пластины, которые в хирургии применяются для укрепления фрагментов костей. Они бывают различных форм и размеров и ставятся на специальные шурупы. Вот с их помощью я и собрал Радуеву лицо. Собрал, как детскую мозаику. Всего было четыре этапа. Самая большая операция длилась шесть часов. Все прочие по четыре.
Сложность была с носом. Он… его не было! Остался только один кончик. Для спинки носа я взял хрящ ребра, снял со лба лоскут кожи, скроил все и сделал нос. Но с выбитым глазом уже ничего нельзя было сделать. Искусственный глаз Радуеву вставили в Турции. Там же орбиту глаза сделали. Кстати, вранье, что пластический хирург Майкла Джексона оперировал террориста в Европе, куда его вывозили российские спецслужбы за немыслимые деньги. Не был Радуев в Европе. Он все время, если не считать поездку в Стамбул, находился в Чечне.
Единственным врачом, поневоле имевшим к нему доступ, был я. И не скрою: мне вся эта ситуация страшно не нравилась. Постоянный стресс. Постоянно толкутся во дворе вооруженные до зубов люди. Приходилось с ними ездить, терпеть их присутствие в своем доме. Они же ни на минуту меня не оставляли во время курса лечения.
В 1998-м мне пришлось его снова оперировать. Причем неоднократно! Пошло отторжение титановых имплантатов, они начали отслаиваться, образовались свищи, пошли гнойные выделения. Приехали ко мне в два ночи: «Хасан, ему плохо, поехали с нами!» Вот так вот. Ни анализов, ни обследования… Меня, как говорится, не спрашивали.
Во время одной из операций я Радуева едва не потерял. У него была плохая свертываемость крови. Я перепугался — жуть… Представьте мое положение. В спину дышат увешанные оружием боевики, а их командир вот-вот отдаст концы. Едва спасли тогда.
В общем, из врачей он доверял мне одному. Однажды, снова под ночь, приехали от него: «Салману плохо…» Приезжаем: сидит бледнехонек, шепчет:
— Хасан, брат, скажи, почему у меня в голове шумит?
— Как именно шумит? Где именно?
— Вот тут, где висок… Когда молюсь, тогда шумит. Вот смотри: я иду на ракат, делаю наклон и вот так вот — «тэц!» Шумит, да?
Осмотрел я его голову и понял, что титановая пластинка отслоилась, двигается в момент наклона и создает этот самый «тэц». Я разозлился.
— Слушай, Салман, — говорю ему. — Это единственная оставшаяся в мозгу у тебя извилина сорвалась, а теперь болтается!
Он прощал мне, когда я бывал резок. Понимал, что церемониться не стану.
За первую чеченскую я прооперировал 4600 человек. Во вторую — в два раза больше, так как поток раненых был больше, а больница — одна-единственная в округе. Это в основном были мирные жители. Были среди них и солдаты Российской армии (некоторых я укрывал от своих же односельчан, жаждавших кровной мести). Были и боевики. Мне же все равно было. Но этого не оценили. Меня запомнили по Радуеву с Басаевым. Да, обидно…»
Авторы: Дмитрий Беляков
http://www.rusrep.ru/article/2015/05/28/ulyibka-volka/
